2009
Omne animal triste post coitum
Всякое животное печально после соития
Часть 1
Французская
Глава 1
Когда психическое возбуждение порабощает тебя, жуткие гнетущие сны превращаются в реальность, а жизнь – в страшный неисчезающий кошмар, когда остатки твоего сознания из последних сил борются с нарастающей энергией, а эта энергия разрывает тебя в клочья, причиняет страшную муку и физическую боль, ты становишься марионеткой, распятой своими же эмоциями, изуродованной кровавой массой в руках безжалостного убийцы. Не можешь ни на чем сосредоточиться, кроме этой силы, изнуряющей до психоза. Ты, словно изъедаемое червями трухлявое дерево, рассыпаешься в пыль, из которой никогда не прорастет ничего живого!
Иногда приступы уходят на месяцы, и, кажется, наконец от них избавилась, но подступающая тошнота или сильные головные боли, тоска, апатия, а потом яростный ничем не обоснованный гнев каким-нибудь утром, днем или вечером снова оповещают о возвращении депрессии.
Сколько она себя помнила, так было всегда…
Рассеянно перебирая апельсины в пластиковом контейнере фруктового отдела супермаркета, который находился в одном квартале от ее дома, Пола уже несколько минут, монотонно покачиваясь взад-вперед, пыталась справиться с нахлынувшим на нее приступом жгучей ненависти к каждому человеку и ко всему человечеству в целом! Злость и раздражение, появившиеся еще утром, в этот миг переросли в невыносимо гнетущее состояние. Когда-то оно перемежевывалось c циклами безумного подъема и пусть странными, но все же блестящими идеями. И вот уже больше года нет ничего, кроме удручающей пустоты и глубокого безразличия ко всему.
– В чем дело, дорогуша? Тебе снова не здоровится? – послышался злорадный шепоток.
– Я ни черта не слышу! – сквозь зубы процедила девушка, быстро положив четыре апельсина в кулек.
Бросив в тележку собранные в пакет фрукты, Пола уже было направилась в бакалейный отдел, как вдруг, передумав, вернулась обратно и ни с того ни с сего стала заново неторопливо перебирать манящие цитрусовым ароматом плоды. От прикосновения к их шершавой кожице тело девушки наливалось знакомым чувством трепетного волнения и сладостным оживлением. Грубая поверхность всегда отвлекала от недобрых мыслей, создавала ощущение прикосновения к человеческой плоти, возбуждая желание. И теперь, решив перевести невроз в особую плоскость под названием «эротические фантазии», Пола, закрыв глаза, мысленно попыталась оживить в своей памяти объекты желаний – мужчин и женщин, когда-либо появлявшихся в ее жизни. Но на сей раз ничего хорошего из этого не вышло. Мысли о сексе только обострили раздражение. Быстро оплатив все, что целый час тщетно силилась приобрести, она вышла из магазина. На улице психоз усилился, от чего ее красивое лицо приобрело болезненный, почти земельный оттенок, словно весь мир, погрузившийся во тьму в одночасье, превратил его в свою зловещую тень. И уже оставив попытки держаться достойно, Пола быстро устремилась по улице, яростно желая достичь своего дома раньше, чем адская карусель закружит ее на своих лошадях.
Район Сен-Жермен-де-Пре, в котором жила Пола Пауль, был воистину одним из самых буржуазных мест Парижа. Забитый бутиками известных дизайнеров и антикварными галереями, он лениво купался в славе былых лет, пришедшей к нему благодаря великим писателям и поэтам, облюбовавшим этот квартал в начале XX века. В настоящий «парижский миф» он, конечно, превратился намного позже, в первое послевоенное десятилетие, когда философы-экзистенциалисты Сартр и де Бовуар, поселившиеся в доме на углу площади Сен-Жермен и улицы Бонапарт, стали собирать своих друзей в легендарном кафе Les Deux Magots и устраивать там бурные обсуждения литературной и общественной жизни.
Завсегдатаями незатейливых кафе, пивных баров и дансингов, проросших, словно грибы, в каждом подвале улицы Сен-Бенуа, были в разное время Жерар Филип, Альбер Камю, Жорж Батай, Луи Арагон. Буйная молодежь, накаченная пастисом и абсентом, лихо отплясывала под джаз, прожигая свою жизнь. Она ни минуты не жалела о пролетающих годах, просто продолжая творить мировые шедевры и создавать особую ауру Сен-Жермен. Ни Монмартр ни Монпарнас даже в самые лучшие свои дни не видали такой концентрации интеллектуальной страсти и творческой энергии, как этот примостившийся возле Люксембургского парка район. Но в середине 50-х век Сен-Жермен так же внезапно закончился, как и начался, и с тех пор сумасшедший вихрь бунтарства, закрутивший в свою воронку ни одно поколение, не возвращался сюда. В наши дни по вечерам здесь, как и прежде, собирается в старых кафе интеллектуальная молодежь из близлежащего Латинского квартала, пытаясь воскресить литературных духов, но днем район обычно вымирает: тихий и уютный, он далек от всех бизнес-встреч, скопища людей и сумасшедших автострад. Старые дома с кружевными окнами, аллегорической лепкой на фронтонах и маленькими ухоженными клумбами целыми днями манерничают с прохожими, лениво жмурясь от солнца. Мягкий шепот листвы очень редко нарушают чьи-то неторопливые шаги, а в сени ветвей платанов играют птички, непугливые, незаискивающие, всегда сытые и довольные жизнью.
Миновав небольшую каштановую аллею, Пола направилась к стеклянной фруктовой лавке одноногого ливанца Хасана, который славился во всей округе своей сахарной айвой и сладчайшими персиками, а также умением починить любую вещь лучше заправского мастера. По этой простой причине все ненужные безделушки стаскивались к нему сутками. До дома оставалось метров семьсот, и, пожалуй, можно было бы уже перестать торопиться, но все сильнее раскалывалась голова, а мысли бурлили, закипая. Пола, ускорив бег и яростно желая обогнать свою боль, в какой-то момент потеряла бдительность. Эта оплошность оказалась досадливой неприятностью для случайно появившейся из-за угла пожилой женщины в трогательной белой панаме с меланхолично посапывающим пекинесом на руках. Сила удара, конечно, не была значительной и, скорее всего, не причинила бы никакого вреда милой даме, если бы только от испуга дремавшая на ее руках собачонка, расчихавшись, не описалась прямо на кружевное платье хозяйки. Оскорбленная таким предательским недержанием мочевого пузыря своего любимца, старушенция, сбросив раздраженно с рук псину, вдруг крепко выругалась и, обижено поджав губу, отошла в сторону. Появившаяся из ее маленького ридикюля и зажатая злобно в зубах папироса Жетан, заправский мат женщины заставили Полу сначала улыбнуться, но они же в сочетании со старческой в пигментных пятнах рукой, нервно протирающей платком одежду, произвели несколько удручающее впечатление. Единственное, что смогло остановить Полу в этот момент, было чувство глубокой вины. Взяв из рук старушки грязный платок, девушка протянула ей мокрую салфетку.
– Хотите, я помогу Вам привести себя в порядок? – спросила она краснея.
– Перестаньте бегать как сумасшедшая, иначе не себя, так кого-то покалечите, – довольно дружелюбным, несмотря на обстоятельства, тоном заговорила незнакомка, не обращая внимание на ее вопрос.
– Извините, у меня были на это веские причины, – попыталась оправдаться Пола.
– Причины всегда веские, – стряхнув в ладошку пепел, пожилая дама пристально посмотрела в ее глаза. – Ладно. Ступайте. Помогать мне не надо.
– Хорошо.
Пола снова бросилась бежать под тихий старческий смех.
И вот заветная дверь, а за ней защита от мира. Как же вовремя она успела, ведь именно в этот момент все тело, каждый сустав, каждая косточка заныли, ощутив на себе пришествие нового приступа. Сколько на этот раз понадобиться сил, чтобы справиться с ним? И стоит ли бороться с тем, что никогда не уйдет бесследно? От напряжения заслезились глаза и вспотели ладони. Сконцентрировав мощь энергии в гулком выдохе, похожем, скорее, на стон или крик, Пола попыталась подавить подступившую к горлу истерику. Ничего не вышло. Когда начинался приступ панической атаки, степень внутреннего невротического напряжения вырастала в сотни раз и было просто невозможно сосредоточиться на каких-либо конкретных вещах. Зачастую психоз чередовался с «залипанием» на одном предмете и все вокруг переставало существовать. В такие минуты уходил даже страх, являющийся почти перманентным ее состоянием. А потом вдруг срабатывал переключатель и остановившееся время внезапно начинало набирать обороты. Вихрем мчалась земля из-под ног, превращаясь в адскую карусель с огромными бешеными лошадьми, готовыми затоптать все живое на своем пути. Поэтому каждую ночь засыпая с необъяснимой тревогой и просыпаясь от безысходной тоски, пробирающейся, как шпион, сквозь сны в реальность, Пола в ужасе думала: «Как долго я смогу продержаться, ведь дальше будет еще хуже?» И вот сейчас, когда жизнь снова показала ей средний палец, просто безудержно захотелось плакать, даже и не плакать, а скулить, выть, царапаться, разодрать всех в клочья! «Ни в чем нет спасенья, даже в вере!» В бешенстве она бросилась на кровать. Вдох – выдох, вдох – выдох. Удары сердца – словно топор палача, опущенный на обреченную голову горемыки. Сердцу нравится подыгрывать страху, пустоте, где его биение звучит как раскат грома. Монотонно покачиваясь на кровати из стороны в сторону, девушка отстраненно уставилась в потолок. Там, где-то в высоте, есть Бог. Она знала это наверняка. Но помнит ли Бог о ней? В этом она не была уверена.
Пытаясь избавиться от нахлынувшей горечи, Пола вышла на небольшой балкон, словно ласточкино гнездо свитый старательным архитектором. На улице в песочнице играла детвора. Она посмотрела на нее безучастно. Странно, Пола никогда не испытывала тягу к детям, они очень редко вызывали в ней трепетные чувства. «Единственно достойное призвание женщины – материнство», – не уставал напоминать ей муж, и комплекс вины потихоньку перерос в комплекс неполноценности. Сначала Пола отшучивалась, но упреки со стороны Жозефа становились все агрессивнее, а разговоры о детях из гипотетических планов превратились в отвратительную и невыносимую для нее тему. Конечно, она собиралась в будущем родить ребенка, более того, совершенно была уверена, что будет любить его сильно и беспредельно, но в данный момент об этом не могло быть и речи! Слишком ответственным был шаг, перед которым она пасовала.
– С рождением ребенка я умру как личность, – повторяла затравленно Пола.
– Глупости! – раздражался Жозеф. – Все женщины рожают. Ты не хуже и не лучше их. Продолжай придумывать отговорки, если тебе так проще. А я хочу детей. Мне уже тридцатник! Да и тебе давно не двадцать. Подумай, пожалуйста, об этом!
– Подумаю, – в очередной раз обещала она.
Колючий холодный поток ударил в лицо, заставив слегка поежиться. Цветы в вазоне задрожали, будто былинки в поле. Какие же они беззащитные, право! То пригнут свои головушки к земле напугано, то робко поднимут их в ожидании, стебельки, словно шейки, вытянув. Не успела Пола прикрыть колокольчики руками, пытаясь защитить от беды, как они тут же благодарно прижались к ее ладоням. «Ох, вы мои нелукавые молчаливые красавцы, нет в вас глупой горделивости человеческой, а только интуицией природы живете», – подумала она ласково.
Спустя минуту ветер стих, и, отойдя от своих зеленых подопечных, Пола присела в раскладное деревянное креслице под самодельным тентом, прикрыв ноги лежащим на подлокотнике пледом.
«Когда меня не станет, исчезнет и все, что наполняло меня, мучило, жгло. Но ведь это будет только тогда, когда меня не станет! Парадокс в том, что я, как любое существо, хочу жить, но жить тем, кем я есть, становится все более невыносимо». Она глазами, полными тоски, посмотрела вдаль. Париж – город, где она родилась, выросла, всегда вызывал в ней некую брезгливость своим наигранным человеколюбием и фальшивым либерализмом. На самом деле ничего, кроме сплошного консервативного отрицания, в нем не было.
Пола закрыла глаза, облегченно вздохнув. Приступ отступил. Но странно, в этот раз подозрительно быстро. Уже и не счесть, сколько их было за всю жизнь – коротких и длинных, нестерпимо болезненных, разрывающих мозг и опустошающих душу, словно невообразимо оглушительный по силе торнадо проносился каждый раз сквозь нее, унося с собой все человеческое и превращая живое в тлен. Слава богу, теперь, спустя годы, научившись управлять некими процессами, от которых зависел успех адаптации во внешней среде, и приспособившись к правилам Большинства, она уже не так безумно боялась выказать свою непохожесть, которую когда-то приравнивала к слабости. И все же меланхолично взирая изо дня в день на жалкие потуги маленьких человечков непременно выйти за рамки ординарности, Пола презрительно думала: «Эх Вы, глупая орда, как же Вам всем хочется выделиться, почувствовать себя вне закона, вне времени, вне обстоятельств, хоть раз расстегнуть ширинки и вывалить на обозрение всем никому не нужные достоинства! О, хмельное чувство потери меры! Знали бы Вы его истинную цену!»
Именно эту неуловимую меру мучительно искала Пола всю свою жизнь, каждый раз яростно проклиная себя за невозможность искоренить в себе те качества, которые окружающая среда старалась принимать за чудачества и разнузданность. Да, конечно, придуриваться блаженным, подыгрывая обществу, проще всего, труднее – найти силы, чтобы признаться себе: «Все, что со мной происходит, совсем не причуды и не дни менструации, и не просто хандра или неудовлетворенность жизнью. Я больна. Душевно больна. Но в этом нет ничего зазорного. Люди страдают артритами, астмами, мигренями или геморроидальными трещинами, почему же душевный недуг должен ставить человека в разряд низших существ и заставлять чувствовать себя изгоем?»
Ты уверяешь себя, что тебе нечего стыдится, и все же продолжаешь скрывать свою слабость за семью печатями страха, подстрекаемая обществом, биологический отбором, «идентификацией соответствия», матерью, отцом, друзьями, школьной учительницей, пристально изучающей твои глаза из-под своих маленьких биноклей, почти спадающих с носа. «Какого черта?! Какого черта я слушаю вас, забиваясь в угол от чувства неполноценности, пытаюсь улыбаться в тот момент, когда хочется истерично орать!» – думаешь ты и все-таки улыбаешься, боязливо озираясь, ведь мир не дремлет, он ждет, когда же эта несчастная беглянка наконец оступится и упадет, чтобы тотчас дать отмашку на уничтожение! А тебе не хочется быть уничтоженной, ты не желаешь быть стертой с красивых страниц глянцевых обложек, из списка долгосрочных строительных проектов или кредитных карточек банка Райффайзен. Даже из никому не нужного дневника маникюрши, записавшей тебя на среду в педикюрный кабинет, ты тоже не хочешь быть вычеркнутой! И всему виной эта проклятая боязнь несоответствия! Именно она заставляет тебя подстраиваться под мир любой ценой, пусть даже путем уничтожения собственного «Я» или потерей личного достоинства, вынуждает признавать ненужные ориентиры Большинства как благо, Богом данное! И ты спрашиваешь себя: «До каких пор я буду марионеткой в этой подстриженной, как майский газон, жизни?» Но вопрос звучит нерешительно, он отстукивает в голове монотонно, подобно каплям, барабанящим по дну стального умывальника. И не более!
Пола уже много раз задавалась подобным вопросом. Иногда, раньше, он будоражил не на шутку, приводил в замешательство, провоцировал душевное смятение и даже побуждал к определенным смелым действиям, но в конечном итоге, когда до судьбоносного решения оставался лишь один шаг, – бунтарка малодушно отступала назад, стараясь изо всех сил скрыть свои переживания от чужих глаз. Приспособившись к требуемым от нее ролям, Пола совершенно органично научилась вписываться в современный мир с его бешеным ритмом и выматывающими правилами, чувствуя себя время от времени вполне реализованной и даже удачливой. В такие дни ее уставшая душа предательски шептала: «Может, действительно, и не существует другой Полы? Может, эта реальность и есть модель удобного для тебя мира?»
Ну что же! В наше время, когда ложные ориентиры подменили настоящие ценности, а на место глубокого чувства пришли поверхностная сентиментальность и истерическая слезливость, кто может сказать, в чем счастье современного человека – в ощущениях внутренней свободы, горизонтам которой следует простираться безгранично, или в своеобразной «дибилоидной скованности», способствующей выживанию?
Глава 2
С раннего детства Пола казалась довольно странным ребенком: слишком экспансивным, чувствительным, с несвойственными детской психике фобиями, одной из которых был неподдающийся никаким аргументам неистовый страх перед смертью. Он разрывал ее крошечное тельце в клочья, вызывая порой приступы невероятной по силе безумства ярости, в минуты которой окружающим людям начинало казаться, будто в любом диком животном больше человеческого, нежели в этом хрупком создании, жадно цепляющемся за жизнь своим хилым здоровьем. Истерические припадки хоть иногда и предварялись настроением повышенной плаксивости или, наоборот, возбужденного, игривого смеха, в общем почти всегда начинались внезапно, словно по щелчку, место и время при этом не имели никакого значения.
– Я не хочу умирать! Не хочу! – визжала девчушка, задыхаясь от ужаса, в очередной раз всполошив посреди ночи всю семью. – Мамочка, помоги мне! Я не хочу умирать!
– Хватит! Прекрати истерику! – грозно прикрикивал отец на вцепившуюся в мамину руку дочь.
– Ты тоже умрешь! Мы хуже глиняных кукол, нас не слепишь заново! – продолжала твердить, как в бреду, не обращая на его слова, малышка.
Мать, гладя маленькую головушку, щечкой прижавшуюся к ее ладони, потерянно смотрела на дочь. Пытаясь прогнать чувство вины, появляющееся всякий раз при виде страданий ее ребенка, она в отчаянии думала «Господи, как мне помочь ей!» и притискивала к себе истерзанное переживаниями худенькое тельце.
Но когда проходил момент очередного «обострения», Пола снова превращалась в нормального ребенка. На какое-то время все, вздохнув облегченно, забывали об изуродованных куклах, выпотрошенных игрушках, убеждая себя в эксцентричности и избалованности девочки, не желая даже и мысли допускать о каких либо психических отклонениях их «маленькой принцессы». Выбрав тактику: «Перерастет!», родители в общем-то, по-своему, оказались правы. К моменту поступления в школу внешняя жизнь настолько захватила девочку в свой водоворот, что у юной Полы не осталось времени предаваться тяжелым мыслям. Друзья, учеба, первые сексуальные эксперименты увлекли ее в бурлящий бегущий мир, оставив позади уныние и тоску. И все бы было ничего, если бы не одна маленькая, но довольно неприятная деталь.
Пола слышала голоса. Они преследовали ее долгое время с детства, кружились в голове, словно рой назойливых мух, от которых было невозможно отмахнуться. Один из этих голосов порой становился настолько навязчивым, что бедный ребенок, не выдерживая его монотонного, осуждающего тона, плакал и бил себя кулачком по лбу, пытаясь освободиться от плена. Но ничего не помогало. Бичевание голосами продолжалось, и, словно осужденная на «пожизненное», Пола свыклась с присутствием в ее мозгу целого полчища чужих «осуждающих» теть и дядь. Само собой разумеется, рассказывать родителям о таком «сожительстве» Пола не решалась отчасти из-за смутного страха быть непонятой и наказанной, отчасти из-за тайного тщеславия, которое к тому времени уже просыпалось в ней. Ореол таинственности и мученичества пленил ее своим роковым трагизмом, и, будто постоянно нуждаясь в истязании собственной души, девочка осознанно умалчивала свою проблему от взрослых.
Однажды в голове Полы возник еще один образ. Он появился видением неизвестно откуда и сразу стал очень близким и дорогим для девушки. Так Пола впервые познакомилась с Богом, именно познакомилась, а не познала, ибо сотворив его для себя (как по крайней мере ей хотелось думать!), она даже и не предполагала о существовании Его доселе. Бог жил с ней, жил в ней. Пола была безумно счастлива и душевно спокойна до тех пор, пока в одни день не узнала, что «Господь – достояние общественное». Что-то слишком Личное стало Всенародным. Этот удар девчушка пережила стоически, но простить предательства не смогла.
«Бог Мой!»
«Нет! Он общий!»
«Так не может быть! Общий – значит ни чей!»
С этого дня Пола ощутила свою готовность владеть только тем, что принадлежит ей и только ей, безраздельно, сделав категорический вывод «общий пирог не для нее», особенно если это касалось дружбы, любви и секса.
Кстати, говоря о сексе, Поле всегда казалось, что она родилась с мыслями о нем. Вспоминая, когда же впервые ее посетил эротический импульс, она переносилась в год под номером пять! Именно с этих времен начиналась яркая пора необузданных безграничных фантазий, терзавших ее тело и днем и ночью, подглядываний с замирающим сердцем в раздевалках за взрослыми, робких поглаживаний себя тайком под одеялом. И чем старше становилась девчушка, чем яростнее страх смерти преследовал ее, тем безудержней пробуждались в ее сознании эротические переживания, сплошь испещренные кровью, жестокостью и насилием. Вынашивая в голове очередную кровожадную историю, маленькая хищница сначала впадала в дикое сладостное возбуждение от пережитого, словно наяву, действа, а после, затравленная собственным чувством стыда, погружалась в уныние и депрессию, изъедая себя угрызениями совести. Но как только в отчаянную голову приходила новая фантазия, сознание сразу же затуманивалось и, словно попав во власть страшных чар, Пола, ведомая темной силой разрушения, начинала испытывать невероятный по ощущениям всплеск страсти, обжигающий ее, будто языки пламени.
В восемь лет у нее случилась первая физическая связь с подругой по имени Кларисс. Кто стал инициатором странной однополой любви – в последствии оказалось трудно вспомнить. Была ли зачинщицей отношений Пола, чья зажигающая энергией сила требовала все новых и новых ощущений, или этого пожелала Кларисс, белокурая девочка-бельгийка из неблагополучной семьи, поманившая своей распущенностью, сказать было невозможно. Да и разбираться в причинах приятельницы не собирались, по крайней мере в те незабываемые для обеих месяцы. Попросту им было тогда не до этого! Приходя в неописуемый восторг от проводимых друг над дружкой непристойных экспериментов с любыми предметами, попадающимися под руку, паршивки ухищрялись каждый раз изобрести какой-нибудь новый «приемчик», от которого кругом шла голова. И чем сильнее бесстыдницы ощущали запретность своих поступков (ведь застань их взрослые за такими занятиями, могло последовать суровое наказание), тем более волнующими становились их тайные свидания. Иногда, жаждая новых ощущений, в своем распутном баловстве они заходили слишком далеко, но в тот благословенный период испорченные и все же чистые души девчонок совершенно не смущала развращенность их еще не познавших настоящей любви натур. Спустя годы Пола часто вспоминала одну историю, о которой никогда никому не решалась рассказать по разным причинам.
В их дворе жила девочка лет четырех, очень капризная и неприятная толстуха. Звали ее Жанет. Вид у нее был слегка дебильный, да и всем своим существом она смахивала на жертву, поэтому дружить с ней никто не хотел. Пола и Кларисс терпеть не могли, когда эта мелюзга приклеивалась к ним на улице, к тому же девчонка очень плохо разговаривала, что совершенно раздражало подруг. Однажды, окончательно пресытившись всеми перепробованными методами возбудить друг друга, они решили «поэкспериментировать» над Жанет.
– Будем играть в больницу, козявка! – сказала ей Пола не терпящим отговорок тоном.
Толстуха с испугом посмотрела на девчонок.
– Ты будешь ее держать, а я буду лечить, – подмигнула Пола подруге, улыбаясь.
Та, как по команде, схватила девочку за плечи и прижала к скамейке.
– Не бойся, операция пройдет легко, – успокоила Кларисс Жанет. – Может, заговоришь быстрее.
Пола вытащила из рюкзака карандаш и, быстрым движением стянув с ребенка трусики, стремительно воткнула деревянный кол прямо в маленькую промежность жертвы. Жанет закричала благим матом и описалась, а Пола с удивлением почувствовала, как обильно увлажнились и ее собственные трусы, но совсем по другому поводу! Тепловая волна, накрывшая девчонку в момент дикой выходки, оглушила внезапным ощущением безграничного пьянящего счастья и вдруг оправдала и наполнила смыслом все странные видения, будоражащие сознание Полы своей яростной заражающей смелостью вот уже несколько лет. Смысл этот, как оказалось, очень прост – любое стремление к удовлетворению, а вместе с ним и к удовольствию, достигается через насилие, или, другими словами, насилие есть движущая сила всего сущего, пронизавшая мир от микро- до макрокосмоса. Только успевший сформироваться эмбрион белой акулы уже в матке пожирает недоразвившихся собратьев, мятежники, выходящие на баррикады за хлебом, подсознательно рассчитывают на зрелище крови и жертв, желая удовлетворить свою потребность в насилии. И так во всем с самого начала бытия. Пьянящее состояние вседозволенности, наделяющее человека странной звериной жестокостью, словно наркотик, порабощает его своим желанием ощутить удовольствие Абсолюта и безграничную силу Бога.
Конечно, всего этого не дано было понять девочке в свои девять с небольшим, и все же, дрожа всем телом от переполняющего сердце восторга и страха, детская душа интуитивно уловила взаимосвязь между своими видениями и порочностью мира. И сразу пикантность греха, с которым Пола так искусно играла в прятки, вдруг исчезла, оставив после себя печаль и скуку. Ведь больше нечего было стыдиться и не от кого прятаться. Запретный плод перестал быть таковым, игра подошла к концу. Мир снова надул ее, скрыв тайну о том, что все люди видят сексуальные сны, стремятся удовлетворить похоть и предпочитают грубое порно нежной эротике. И не какое она не исключение из правил, просто каждый проходит свой путь самостоятельно, скрывая от других темные помыслы своей души. При мысли о том, что она абсолютно обыкновенный человек, Пола разозлилась не на шутку. А все эта глупая девка, зачем она нужна была ей?! Посмотрев на искаженное страхом лицо Жанет, Пола, бросив в песок карандаш, зло закричала:
– Давай отсюда!
Но толстуха, вжав голову в плечи, не двигалась с места, быть может, боясь очередной выходки своих мучительниц. Пола взяла свой рюкзак и махнула подруге рукой.
– Пошли, нам здесь больше нечего делать! Больная скоро пойдет на поправку!
Девчонки зашагали прочь, крепко обнявшись.
Удивительно, но Жанет не пожаловалась родителям на обидчиц, сохранив тайну жуткого вандализма в своей маленькой обиженной душе, и поэтому жестокий поступок девчонок остался безнаказанным. И все же каждый раз встречая их во дворе на площадке, кроха в испуге бежала прочь, а Пола с Кларисс беспечно смеялись ей вслед, искренне веря, что в их шалостях не было ничего дурного.
Неизвестно куда смогла бы завести девочек продолжавшая более года связь, если бы однажды семья Кларисс не решила перебраться из города в деревню, случайно положив конец развивающейся нездоровой склонности дочери. Пола известье об отъезде своей пассии восприняла на редкость спокойно. К тому моменту романтика трагической любви намного сильнее захватила ее, чем реальные отношения, успевшие уже приесться своей однообразностью. Неуемное воображение буйными красками принялось рисовать новые картины, в которых разлученные злым роком влюбленные, страдая вдали друг от друга, то умирают от горя, то, не желая покоряться судьбе, бросаются на поиски новых приключений, а иногда и предают, но потом все равно страдают и каются. И так заигравшись своими терзаниями, искусственно создав образ мученицы, Пола, отвыкшая от общения со сверстниками, вдруг впала в сильнейшую депрессию, почувствовав полную блокаду одиночеством. Прижимая к сердцу почти освященную горем фотографию подруги, она, словно тень, слонялась по местам их совместных вылазок и заливалась горючими слезами. Но вскоре чувство отлучения из ностальгии переросло в злость за вероломное предательство и убило любовь.
Проснувшись утром, Пола выбросила в окно покореженную карточку и отправилась навстречу новым эмоциям и страстям. Позднее, будучи взрослой женщиной, она часто вспоминала этот эпизод детства. Кларисса навсегда осталась в ее памяти первой чувственной связью, от которой при воспоминании нежно щемило сердце.
Поле нравились девушки и после. Часто загораясь какой-нибудь из них, она втайне упивалась своими ощущениями, с наслаждением культивируя в себе подобные чувства. С восторгом наблюдая за своей новой пассией, она рассуждала так: «Если бы я действительно хотела, ты бы стала моей!», и эти мысли заставляли ее пульс ускоряться, но «предмет желаний» никогда не узнавал об этом. Боязнь быть непонятой и высмеянной не давала ей сил открыться. Вероятно, Пола и не хотела никому открываться, просто продолжала искать очередную ипостась мечты о «Персональном Боге», а может, просто ее желание быть непохожей на других выражалось именно в такой форме. Трудно сказать. Правда, позже была пара ничего не значащих для нее связей с подругами. Эти мимолетные встречи без чувств, без страсти только отвратили Полу от юношеских фантазий, и она пришла к выводу, что женские губы на ее теле так же неестественны, как листва на кроне дерева зимой. Хотя, возможно, еще одна встреча с какой-нибудь Кларисс могла бы изменить всю ее жизнь, как меняет порой ее нелепый случай, но милая сердцу Кларисс не появлялась больше. Нет, однажды они все же встретились случайно спустя семнадцать лет на углу улиц Соль и Абревуар, прямо под «Розовым Домиком» Мориса Утрилло. В дородной женщине, облепленной парочкой детишек, с трудом можно было узнать ту худенькую малышку с горящим взглядом и озорным голоском. Пола, не желая портить светлый образ своей Афродиты, быстро отвернулась и поспешила прочь, постаравшись выбросить эту встречу из головы. Но как не силилась она вызвать в памяти воспоминания нежного возраста, горечь, появившаяся в ее душе (такая горечь возникает, когда мы понимаем, что прошлое потеряно), перевесила благодарность. Никогда нам не вернуться в детство и не удержать молодость!
Что еще было в те годы? Да много всего! То, о чем никому никогда не расскажешь, стараясь спрятать под большим амбарным замком слишком интимное, запретное, о чем не то что друзьям, но и себе многие впоследствии боятся признаться, вычеркивают из памяти, будто его не было вовсе!
Пола же ничего не хотела забывать. Наоборот, старалась помнить все, связанное с детством, оставляя эти воспоминания рядом как можно дольше. Напрасно ли она оттягивала момент взросления, пытаясь не потерять себя истинную, не утонуть в повседневности, зря ли боялась превратиться в усредненную единицу, получилось ли у нее стать таковой? Не важно! Сами ли мы творим судьбу или она творит нас? Какая разница! Стесняться себя и своих страстей Пола не собиралась. Вот и все!
Годы летели. Школа, колледж, университет. Желания, томления, ощущения, осознания. Одни события обгоняли другие, и всего было много, и все кружилось и неслось. Пола увлекалась книгами, музыкой, имела бесчисленное множество друзей и поклонников, которых покоряла своей необузданной энергией и красотой. И все же чего-то главного, до чего просто необходимо было дотянуться, ей не доставало. Она нуждалась в той части, в отсутствии которой не складывалась целостность жизни, в том «Персональном Боге», без которого задыхалась, но только из плоти и крови, живого, кого можно будет потрогать, понюхать, ощутить, кто стал бы ее душой, телом, огнем, водой, пленом. В идеале Пола рисовала себе брата-близнеца, сладкий и манящий ореол вокруг которого создавался психофизической зависимостью, скрепленной кровными узами, который бы оставался всегда рядом, только ее, ничьим больше! Никогда, ни при каких обстоятельствах она не позволила бы ему отдалиться, заменить себя на другую женщину или интерес! Слово «кровосмешение» не вызывало у Полы отвращения и леденящего кровь ужаса, ее образ был выше всеобщей морали, а посему ни разу в жизни она не испытала ни малейшего угрызения совести от культивирования такого идеала, начиная с эротических фантазий детства и заканчивая отношениями со всеми мужчинами, появляющимися на ее пути. Конечно, Пола в глубине души прекрасно понимала, что подобные мечты наяву окажутся совершенно банальными и пошлыми вещами. Но для того и существуют сладкие иллюзии, зная об обманчивости которых, мы продолжаем верить в них и создавать фантасмагорию. И Пола действительно верила, что где-то есть мужчина, почти брат, который станет другом, любовником, близким по духу, мышлению, порывам, который никогда не оставит и не предаст!
Будучи натурой чувственной и импульсивной, влюблялась она беспрестанно, всякий раз заболевая новым увлечением как неизлечимым недугом, что тем не менее не мешало ей легко рисковать отношениями ради собственных прихотей и причуд, превращая романы в воплощение безумных мечтаний и экспериментов. Ей нравилось провоцировать людей на конфликты, играть в трагизм, балансировать над пропастью. Маниакально уверяя себя в том, что страсть к очередному пареньку – всего лишь передышка по пути к большому чувству, Пола цинично добивала свою жертву, пытаясь доказать себе, что этот умник не герой ее романа! Но когда перепуганные ее необузданным характером подружки, бедолаги, действительно исчезали, порой ничего не объяснив, избегая последних встреч, покинутая и брошенная Пола всегда бежала за тенью любви, подчиняясь не чувству, а страху одиночества, возникающая пустота от которого причиняла ей невыносимую боль и порождала навязчивое желание вернуть то, что безвозвратно потеряно. Давая себе слово не повторять прежних ошибок, она снова и снова загоняла себя в угол…
Но однажды все изменилось. Решив раз и навсегда покончить с поиском идеального спутника для своей не совсем вменяемой натуры, Пола просто взяла и вышла замуж за молодого, но подающего большие надежды архитектора по имени Жозеф, цинично отметив для себя: «Хороший парень, нет смысла больше думать об идеальных чувствах, остановлюсь-ка я, пожалуй, на нем». С тех пор ее жизнь стала гладкой, как вновь накатанная дорога, и сладкой до невозможности, но, к сожалению, и бесчувственной до смертельной тоски. Порой даже начинало казаться, что реальность исчезла вовсе, а взамен ее появился некий китч в виде подстриженной, как майский газон, жизни, с правилами которой Пола не могла смириться, но и бороться не собиралась.
«Ну что же, нужно всегда чем-то жертвовать! – шептало Поле обленившееся сердце. В конце концов, не все так плохо! Ты – генеральный менеджер проектного отдела в огромной строительной корпорации, он – весомая личность в архитектурном мире, у вас красивая квартира, отличная компания друзей и размеренный ритм существования. Может, это и к лучшему? За чем гнаться? За тем, чего не существует? Брат-близнец не родился. Пусть все будет так, как есть!..
Глава 3
Пола. Поле. Полынья. Половецкая орда, на своем пути сметающая все живое. Наполненная до краев чаша горькой одурманивающей смеси. Она не полюс Парижа, она ни тихая гавань, ни нежная услада сердца. Моя Пола – это ядерная бомба, взрывающая тысячу Хиросим, никогда не заканчивающаяся дорога. Она полынь и мед одновременно, дитя Марса и Венеры, но именно это и завораживало меня в ней, так неумолимо влекло к ее красоте, что заключалась в тех необычных, на первый взгляд, слишком эксцентричных действиях и поступках, из которых и сплетался шальной, но цельный и сильный характер.
Сколько нерастраченной нежности, неиссякаемой жажды любви, пленительной ласки и мудрого спокойствия было там, в глубине, куда заглянуть позволялось не многим! Как чудесно и сладко оказывалось порой сидеть с ней в обнимку в те нечастые минуты наших свиданий и слушать биение ее сердца. Странно, что мы никогда не принимали всерьез позывные наших душ, выискивая любую возможность доказать один другому, что кроме дружбы не существует никаких иных порывов. Зная каждую тонкую нить, дернув за которую увидишь великое перевоплощение из саркастического циника в ласкового и нежного ребенка, понимая все тайные мотивы поведения девушки, живущей по соседству, подруги по многим бессонным гулянкам и кутежам, за всю свою жизнь я так и ни разу ни попытался стать ближе к ней, превратить нашу сильную симпатию в красивые и теплые отношения. Наоборот, чем дальше уходили мы от искренней юности, тем сильнее распаляла в нас страсть жажду в странной и рисковой игре под названием «Кто кого сделает первым». Подобно огромным снежным лавинам мы летели вперед, обгоняя друг друга, ненавидя себя за проигрыши и уступки, не ведая страха и упрека, теряя по пути самое главное – жизнь. И теперь, когда все закончилось так нелепо и внезапно, мне некого винить, кроме себя самого, да и себя винить уже поздно за дешевый эгоизм, не позволивший пропустить в мой мир ту единственную, о которой думаю теперь безустанно.
Кто я такой, спросите Вы? Да как Вам сказать? В принципе Никто или, скорее, Ничто. В моем случае значение данных слов крайне не важно.
Ничто! Как все еще удивительно непривычно звучит для меня это слово. Хотелось бы промямлить «НЕЧТО». В этом местоимении проскальзывает хотя бы отблеск маломальской надежды на завтрашний день, на перемены, на прощение, на рационализм существования, но, увы, я именно Ничто! Я мертвый! Меня больше нет! Пшик! И куда-то провалился.
Поразительная несуразность бытия. Твое имя больше не имеет никакого значения, происходит полнейшее обезличивание, стирание образа. Даже и не трагичная, а просто унизительная вещь! Никогда не задумывался раньше о фальши, с которой люди пытаются заискивать перед памятью умершего человека. Те, кто еще вчера обливали тебя грязью за глаза, сегодня цинично выдавливают слезы и со вздохом горечи рассуждают: «Какой человечище ушел!», а после сами собой возникают разговоры на философские темы о небытии, материи, движении и пустоте, о смерти, будто и не умер никто и им самим никогда не покинуть этот мир.
И вот я говорю о себе: «Я мертв». И все еще силюсь в это не верить, не вспоминать мгновения, когда отметка подошла к нулю.
Родственникам, конечно, было удобно сказать: «Cлучился микроинсульт». А что им оставалось делать? Нужно как-то выкручиваться, когда твоего близкого человека находят бездыханным в луже крови при необъяснимых обстоятельствах. Но я то знаю, какими были эти необъяснимые обстоятельства, которые свели жизнь весьма здорового и молодого мужчины в одно единственное слово «Ничто!»…
Она пришла на мои похороны разодетая как голливудская кинозвезда, превратив траурную процессию в фарс. Гадость такая! Но если честно, я на нее не в обиде. В этом вся Пола. Ведь только ей могло прийти в голову приблизиться к моему гробу, бесцеремонно отодвинув в сторону плачущих и скорбящих, и, наклоняясь, шепнуть: «Какая же ты сволочь», а потом спокойно удалиться, наплевав на все приличия и уважение к покойнику! Это так великолепно! Все, что могло запомниться среди дождливых и мрачных лиц, – фееричная ненависть, экстравагантная месть. Я был сражен на повал! Конечно же, я сволочь. Разве можно отрицать очевидное? Ведь все эти сумасшедшие шестнадцать с небольшим хвостиком лет мы сражались за право последнего слова и думали , что еще долго будем заниматься глупой игрой, ведь впереди такая авантюрная бесконечная жизнь! Кто предпологал, что все так быстро закончится? Если бы я только мог об этом знать, я бы торопился. А вместо постоянных поддевок и насмешек сказал бы ей однажды: «Как же я люблю тебя, моя дикарка, мой тайфун, сметающий все на своем пути, моя девочка-мечта».
Вот это точно был бы мой триумф! Моя победа. Но я не успел. Не успел сказать, узнать, не успел услышать ответ. Странно. На самом то деле, пытаясь вписаться в глупые виражи нашей гонки, зажатые в тисках придуманного мира и нежелания пойти навстречу друг другу, мы совсем потеряли близость. Все, что мы имели, это нашу юность и воспоминания. Все было прошлым, но не настоящим. Сила притяжения, сводившая нас периодически, спустя годы превратилась в довольно однобокую ущербную чувственность. Даже стыдно подумать, что я ведь так и не понял, кто ее новые друзья, счастлива ли она в браке, какие планы имеет на будущее! Ее жизнь вне наших столкновений меня не сильно то и волновала. Бьюсь об заклад – Полу тоже не обременяли мои будни. Что поделать – пока мы живы, мы эгоистичны.
И вот теперь, имея целую вечность времени, мне так интересно знать, что же я упустил. С тех пор как меня не стало, каждую минуту думаю о Поле. Какая она на самом деле? В чем ее радости и горести, победы и стремления? Мне необходимо узнать об этом! Всю прошлую неделю я посвятил мысленному интервьюированию ее друзей и коллег по работе. Удивительно, как по-разному можно видеть одного и того же человека, думать, что знаешь его лучше чем кто-либо другой, и даже на сотую долю в своей правоте не приблизиться к истине! И все же, словно сотканная из лоскутков, словно каплями пены морской сотворенная, появлялась моя Афродита на белой плоскости воображаемого листа, превращаясь порой в жестокую деспотичную бестию в женском обличии, порой в невинного ребенка, беззащитного и смешного, а я, словно подглядывающий в замочную скважину ненормальный, судорожно цеплялся за любое брошенное невзначай или сказанное специально о ней слово, живя этим словом, лелея каждое ощущение, прорастающее в моей душе с возвращением из прошлого этого странного создания.
Так появились мои первые зарисовки.
– Самуэль, что ты думаешь о Поле?
– А? Что? Вы ко мне обращаетесь? Что я могу о ней думать? Она мой босс.
– Нет, нет! Как ты можешь охарактеризовать ее?
– А Пола об этом не узнает?
– Зачем ты так? Это только для книги. (Здесь я сам себя перекривляю: «Только для книги! Хе-хе-хе!») Да и имена в ней будут изменены.
Я тихонько включаю свой мнимый микрофон и замираю в предвкушении. Мне так хочется написать самую лучшую в мире книгу не ради славы или денег, а ради нее – этой дивной чародейки с пристальным взглядом огромных глаз цвета чернил.
Парень с кудрявой длинной шевелюрой откладывает ручку в сторону.
– Ок! Она красива, очень красива, – улыбается Самуель, – умна, амбициозна, энергична. Пола – мой идеал! – слегка краснеет. – Конечно, ее иногда заносит. Честно говоря, ей трудно тормозить на поворотах, но, в принципе, человек Пола довольно неплохой и отличный руководитель.
– А как по мне, так просто стерва, самолюбивая и жестокая, – вмешивается Зоя.
Эта девочка-мальчик со стрижкой под пажа старательно пыталась скрыть длинную стрелку на колготах, прижимая ногу к тумбочке.
– Слишком много гонора. Создает возле себя ореол неприступности, вот и весь фокус. И никакая она не красавица, просто имеет деньги, чтобы ухаживать за собой! – Зоя пренебрежительно кривится. – Небось переспала с кем надо, чтоб должность-то заполучить.
– Это она злится на Полу, потому что та запорола ее проект, – заливается смехом щербатая толстушка Сюзен. – Но если говорить честно, Пола довольно жесткий человек, хотя веселиться она тоже умеет, правда, только когда ей этого хочется.
Все, соглашаясь, кивают.
– Это уж точно!
В диктофон вставляю кассету с надписью: «Питер – Валерия». Перед глазами появляется красивая гостиная в стиле шестидесятых: с кожаными диванами молочного цвета, с низеньким журнальным столиком и огромной шкурой коровы на полу в центре зала. Кофейно-белые пятна расползлись по ее краям, словно пытались убежать к длинной стене, вдоль которой растянулись стеллажи книг. От их количества душа замирает в тихой радости, и с упоением я шепчу: «Селин, Гадар, Жане», не замечая, что пленка давно уже шагает вперед, стремясь вобрать в себя всевозможные тайны. А после моего неожиданного отступления на ней раздается несмелое покашливание, затем слышится приглушенный мужской смех и человек по имени Питер начинает излагать свою историю, вплетая очередную нить в дивное полотно под названием «Пола»:
– Мое отношение к этой паршивке слишком неоднозначное. Найдется не меньше ста причин, из-за которых я мог бы давно ее убить. Взять хотя бы ту, что она обольстила моего друга, а не меня. На черта он был ей нужен! – Питер разражается громким смехом, в котором еле уловимо чувствуется давно забытая обида. – Помню, пошли как-то мы в ту пору на каток: Пола, Жозеф, мой друг и будущий ее муж, я и моя Валерия. Катаемся по кругу с другими людьми вперемешку, каждый в меру своего умения и желания, и вдруг она в центре льда останавливается и пируэты крутить начинает, а сама просто лучится светом – в белой шубке с маленькими косичками, торчащими из под вязаной шапки. Просто не Пола, а загляденье. Я стараюсь не смотреть в ее сторону, ведь понимаю, что делает чертовка все это специально для привлечения внимания. Все понимаю, а глаза так и тянутся к смешливой рожице, и одна мысль в голове: «Ну не девочка, а загадка. Разгадать бы!»
– Разгадали? – спрашиваю, волнуясь.
– Да. Но лучше бы не разгадывал. К сожалению, неординарность Полы прямо пропорциональна ее зловредности. Поверьте, я знаю, о чем говорю! Порой, в дальнейшем, ближе познакомившись с ней, я думал: «А была ли та задорная малышка на льду, влекущая к себе неудержимо, на самом деле?» И не всегда мне удавалось поверить в ее существование. Обиднее всего то, что Поле не нужны друзья. Дружбу она путает с поклонением, жажду которого не может утолить, как бы не старалась. Отсюда ее требовательность, властность, раздражительность и обидчивость. Поле все время кажется, что никто ее не в силах понять. Кстати, Вы знаете, она верит в свою избранность! Да, да! Правда, в избранность довольно странную, какую-то мазохистскую.
Питер, как и Жозеф, муж Полы, – архитектор. Они работают вместе уже многие годы и дружат семьями, по его словам. Питер на первый взгляд не слишком красив, почему-то бросается в глаза именно его маленькая бородка на мочке уха и рыжая веснушка на самом кончике носа, но с каждой новой минутой я начинаю понимать, что магия его обольщения в чем-то мне недоступном – во взгляде, в тембре голоса, в спокойных мужественных жестах. Он импозантен, уверен в себе, улыбается снисходительно, словно дает понять, что все мои старания – юношеская шалость. И тем не менее мужчина охотно отвечает на вопросы, желая быть причастным ко всему, что касается Полы. Из такого поведения я заключаю на сто процентов, что она отвергла его когда-то и он до сих пор не простил нанесенной обиды.
– Питер, а как вы думаете, у Полы есть любовники?
– Есть ли у нее любовники? Ха-ха! Это надо спросить у моей жены. Женщины о таких вещах разговаривают больше чем мужчины! Валерия! Иди сюда! Скажи, у Полы есть любовник?
Валерия – красивая крупная блондинка с пышным бюстом и крутыми бедрами плодовитой самки.
– Думаю, у нее никого нет.
– А у тебя? – Питер легонько шлепает ее по заднице. – А ну, расскажи папочке, у тебя есть любовник?
– Да прекрати! С тобой найдешь любовника, как же! Только посмотришь в чью-то сторону, он уже тут как тут нарисовался.
Смех у Валерии очаровательный. Его нежная хрипотца делает женщину еще более привлекательной и желанной. Глубокое декольте на ее блузе доходит почти до розовых ореолов сосков.
– Вот Поле повезло! Жозеф постоянно в командировках. Настоящий понимающий муж!
– Я тебе дам понимающий муж.
Питер делает разъяренный вид, потом добавляет, смеясь:
– Если честно, мне тоже кажется, что у нее нет любовников, я имею в виду Полу, а не мою жену! Ха-ха! Она слишком правильная в этом отношении! Хотя бывает такой сумасбродной…
– Сумасбродной?! Да не то слово! – Пьер, однокурсник Полы, последний в моем списке друзей и товарищей, комично хватается за голову. Его голос на пленке почти не разобрать из-за грохочущей музыки. В клубе, где я придумал встретиться, в четверг вечером яблоку негде упасть.
– Не хочу припоминать все ее «выкрутасы», но, если честно, иногда ее просто убить хочется. Как что-то вымочит, хоть стой, хоть падай. И все это делает с невинным видом, будто маленькая девочка, которая и понять толком-то не может, какую гадость сказала. Эпатажный ли она человек? Думаю, да.
Пьер с наслаждением потягивает виски. На нем стильный вельветовый пиджак и рубаха в тонкую черную полоску. Парень – баловень судьбы, это чувствуется, но в его жестах и общении нет и капли высокомерия.
– Капризная ли? О! Мой друг! Конечно, да! Как любая красивая женщина, знающая себе цену!..
– Пола, скажите, Вы любите своих друзей? – спрашиваю я с интересом сидящую напротив меня за столом молодую женщину. (Теперь я журналист, желающий написать о ней книгу. Конечно же, мое имя совершенно ей не знакомо. Мы никогда не встречались прежде. Так по крайней мере хочет мое воображение, и я придумываю новые сюжеты, сулящие яркие приключения).
От волнения мой голос становится слегка хриплым. Пола смотрит на включенный диктофон. Он смущает ее.
– Зачем вы все это пишите? – спрашивает она, внимательно изучая меня.
– Чтобы быть правдивым, когда начну свой роман.
– Бессмысленно. Все равно ничего не выйдет. Правда сегодня одна, а завтра другая. Она зависит от настроения, погоды, состояния здоровья. Один и тот же человек может сказать о Вас в разное время совершенно противоположные вещи, если Вы его сначала приголубите, а потом оттолкнете.
– Я буду стараться основываться на фактах, – попытался оправдаться я, отводя взгляд от ее искривленных в усмешке губ.
Они возбуждают меня. Это мешает работать.
– Выключайте свой диктофон и я расскажу Вам о своем отношении к людям. Хотите правду? – засмеялась она лукаво.
– Только правду, – пробую шутить в ответ.
У нее удивительно смелый взгляд. Отсутствие косметики придает лицу детское озорство. Кокетка знает, что совершенно бесподобна в своей девственной красоте, и поэтому не прячет стыдливо глаза, как большинство женщин, ложно думая, что их оружие обольщения в пудрах, помадах и тональном креме. Как же очаровательна девичья щечка своей неподдельной естественной бархатистостью! Как миловидна маленькая родинка над вздернутой губкой!
– Я не люблю людей, – вызывающе бросает Пола. – Бывают мгновения, когда кто-то из них становится на миг мне очень близок и дорог, особенно кто-то из прошлого. Безумно, знаете ли, люблю ностальгировать! Но как только проходит момент сентиментального отношения к миру, все возвращается на круги своя. Я одиночка. Хотя в то же время ярко выраженный экстраверт. Представляете, как тяжело мне с собой уживаться?! Когда-то были люди, которые, казалось, наполняли мою жизнь смыслом, и я свято верила, что с их уходом непременно умру сама, – девушка печально улыбнулась, быть может, вспомнив обо мне. – Увы! В юности каждая потеря становится трагедией. Сейчас у меня нет близких людей, кроме матери. Все остальные человеческие особи существуют со мной в параллельном мире. Такие мысли должны принадлежать жестокому человеку, но я не бесчеловечна, скорее, даже добрая, просто самодостаточная. Это мое мнение на сегодняшний день. Что я буду думать завтра о себе, не знаю. Можно задать Вам вопрос?
– Да, конечно.
– Станет ли известной книга, в которой не будет сенсаций?
– Думаю, нет.
– Тогда зачем Вам это нужно?
– Не знаю. Может, у Вас просто очень красивые глаза.
– Их все равно не увидит читатель. Разрешаю придумать душещипательную историю. Обещаю не критиковать. Это было бы даже забавно.
– Хорошо, попробую, – отвечаю, яростно злясь на свою беспомощность.
И вот я уже сижу за письменным столом в своем небесном кабинете. Закрывшись от мира на замок любви, так отчаянно мечтаю о ее манящем изгибе бедра, очаровательной тени у ее подмышки, что почти дотрагиваюсь до этих бархатистых плеч, целуя их с упоением, а моя история сама собой начинает появляться на белых страницах облаков. Девушка в красивом шифоновом платье скользит по листам, оставляя след в виде множества слов, точек, запятых и многоточий. Иногда она улыбается, иногда плачет или злится, но какой бы она не была, в каком настроении бы не прибивала, она живая. И это самое главное. И мне так хочется быть с ней рядом, любить ее, ласкать теплое разнеженное после соития тело, зарываться в копну каштаново-золотистых волос.Но сколько бы я не мечтал, каким бы длинным не оказался мой роман, мне никогда не вернуться к ней и ничего не вернуть. А раз так, тогда пусть лучше я буду в этом романе не главным действующим лицом, не мужем, не любовником, а другом, который всегда будет рядом. Я так хочу! Это мое право!
Глава 4
Однажды в кабинете Полы раздался телефонный звонок. Человек на другом конце провода сказал, запинаясь:
– Здравствуйте, Пола. Меня зовут Доменик. Вы, наверно, меня совершенно не помните. Мы встречались всего один раз несколько месяцев назад. Я дизайнер из «РС студио». Наша организация разрабатывала макет вашего объекта.
– Я помню Вас, – сказала Пола, не давая ему продолжить объяснения.
Действительно, она прекрасно помнила странного мужчину лет сорока, с которым зимой ее случайно свел случай.
– Правда?! Как хорошо! – обрадовался Доменик. – Тогда мне будет намного проще говорить! Прошу, выслушайте меня внимательно и, если можно, не перебивайте, даже если моя речь покажется Вам слишком наивной или чудаковатой. Я люблю Вас! Не могу утверждать, что Вы являетесь в мои сны каждую ночь, но не совру, если скажу, что с момента нашей встречи о Вас единственной мои мысли.
Голос мужчины, несмотря на смущение, звучал спокойно и сосредоточенно. Казалось, человек получал удовольствие от неловкости ситуации, в которую сам себя же загнал. Это делало разговор абсурдным и даже обидным.
«Потрясающее признание в любви. Как обычно мне везет на идиотов!» – иронично заметила про себя девушка, тем не менее продолжая молчать. «Господи ! Где они все берутся на мою голову!»
– Скажите, могу ли я надеяться еще хотя бы на одну встречу?!
В голосе этого человека вдруг появилось столько отчаяния и горечи, что Пола даже слегка оторопела.
«Ну началась трагикомедия!»
Сама не зная почему, она весело рассмеялась.
– Вы смеетесь надо мной?! – спросил Доменик угрюмо, от чего ей стало не по себе.
– Я не смеюсь над Вами. Но плакать в этой ситуации будет куда менее уместно.
– Вы смеетесь надо мной! – повторил он, словно эхо.
– Еще раз повторяю. Я не смеялась над Вами.
Разговор начинал тяготить Полу, и она уже было собралась подвести диалог к логическому концу, а именно, пожелать ухажеру-неудачнику «Гуд-бай», как вдруг тот внезапно одушевился.
– Тогда давайте все же встретимся! Хотя бы на минутку. Как насчет сегодняшнего вечера? Я могу заказать столик в ресторане и заехать за Вами допустим в семь. Конечно же, если Вы не будете заняты… – поспешил робко добавить Доменик.
В образовавшейся пустоте Пола слышала тихое дыхание на другом конце провода. «Какой наглый мужичонка! Следовало бы послать его ко всем чертям. Чего я церемонюсь с ним?» – безразлично подумала она.
– Увы, но я занята сегодня.
– Да. Понимаю. А завтра? Может быть, завтра? Или в субботу?
– Нет. Ни чего не получится. У меня совсем нет времени.
– Хорошо! Я мог бы зайти к Вам в офис, и мы спустились бы в бар просто попить кофе? – не унимался бедолага.
– Послушайте, – проговорила Пола, еле сдерживая раздражение. – По-моему, я четко изъясняюсь.
– Но мне так нужно увидеть Вас! – почти взмолился он.
– Мне очень жаль, я ничем не могу Вам помочь.
– Извините меня, до свидания, – вдруг сказал Доменик и мгновенно повесил трубку.
– Всего доброго, – фыркнула Пола в ответ уже коротким гудкам.
От разговора остался отвратительный привкус крайней брезгливости. Ощущение неприязни, вызванное воспоминанием о чудаковатом человеке, усугубилось досадой и раздражением от его отчаянного натиска. «Не могу сказать, что Вы являетесь в мои сны каждую ночь! Откровенно! Нечего сказать! Докатилась!»
Пола злорадно усмехнулась про себя, неизвестно чем больше уязвленная: то ли отчаянным поступком мужчины, то ли неполной его лояльностью. «Твой светлый образ затер до дыр, увядающий Дон Жуан из дизайнерской конторы. Судя по всему, не с самой лучшей репутацией».
Ей припомнилась их первая встреча. Уже тогда Пола была неприятно удивлена поведением этого Доменика. Конечно, ничего лишнего он себе не позволял, был очень внимателен в вопросах бизнеса, предлагал интересные идеи, держался скромно, даже, можно сказать, застенчиво, но странный пронзительный взгляд, который она ловила на себе время от времени, словно раздевал ее до гола. Вот почему на второе собрание Пола отправила своего заместителя Самуэля Перье, вычеркнув странного незнакомца из своей памяти.
Несколько минут она сидела за столом, сдвинув брови и нервно постукивала по столу пальцами. Настроение, невероятными усилиями поднятое с утра до шкалы «хорошее», постепенно растворилось в дымке.
«Почему у Валерии никогда не происходит в жизни дурацких ситуаций? Она плывет себе по спокойному течению, время от времени слегка погружаясь в ничего не значащий для себя флирт, так легко и гармонично отшивая предыдущих ухажеров, что аж диву даешься. Расскажи ей сейчас эту историю – и она ответит, что с меня можно писать комиксы, в чем, по сути, будет права. Почему именно я притягиваю к себе всех этих юродивых, не понимаю».
Нервно отбросив бумаги в сторону, Пола встала.
Невдалеке, среди серых крыш, еще не успевших оправиться от зимней безликости, словно ракета, устремленная в небо, высился ажурный шпиль башни Сен-Жак. Это красивое и величественное сооружение почему-то особенно раздражало Полу среди огромного многообразия расфуфыренных архитектурных форм Парижа. Возведенное в стиле пламенеющей готики, здание своими кружевными орнаментами неотступно напоминало ей бумажные снежинки, которые они вместе с мамой вырезали на Рождество. Радуясь наступлению торжества, девочка всегда с благоговейным чувством нежности украшала этими маленькими белыми звездочками дом, всерьез представляя, как в сказочную ночь они оживут в виде прекрасных фей. Но проходили праздники, возвращались будни, жизнь входила в свою колею, а бумажный мусор выбрасывался, так и не приоткрыв таинство перевоплощения. Переход от буйной радости к монотонной серой повседневности всегда удручал Полу, напоминая о скоротечности любого момента, даже того, который всеми силами хочется задержать. Мама, утешая дочь, говорила:
– Праздник не может длиться вечно хотя бы потому, что пресытившись им, мы больше никогда не сможем уловить то сладостное предвкушение сказки, которое дается нам как вознаграждение за труды.
И раз за разом повторяя себе эту фразу, девочка в конце концов приняла ее за аксиому, при этом полностью переосмыслив. «Праздник не может длиться вечно, – решила Пола, – ибо Богу угодно видеть человека страдающим. Если нам предназначено страдать, значит, стоит искать наслаждение именно в этом, а не гнаться за предвкушением сказки».
Слова, в которых жила надежда, в итоге превратились в лозунг безысходности, и это изрядно позабавило Полу. Ей нравилась лелеять чувство безнадежности, взращивать муки и терзать себя по любому поводу. Мечтая о счастье, девушка даже и понятия не имела о том, что именно подразумевает под фразой «найти покой душе», ведь страдания были смыслом ее жизни, без них существование не казалось бы столь наполненным, осмысленным, а удовлетворение глубоким. Поэтому, очарованная идеей мученичества, с одной стороны, и силы, с другой, во всем, и даже в искусстве, Пола предпочитала величие простоты, нежели вычурность и пафос. Загруженность образами, замысловатость слишком надуманных сюжетов, усиленных за счет повторений, вызывали в ней чувства дисгармонии и усталости. Статуя, сама по себе прекрасная, становилась в глазах девушки грудой мрамора, когда рядом с ней выстраивалось целое полчище таких же скульптур. В огромном скопище одних и тех же фигур было почти невозможно уловить чувственность губ, величие жеста, мимолетность очарования взгляда.
Другое дело – ар-деко или сталинский ампир, как его называют в России! Она была без ума от этого стиля! Кто-то считал ар-деко позором диктатур и бесчестием тоталитарных режимов Европы, но Полу это никаким образом не задевало, наоборот, подстегивало к фанатичному поклонению перед силой и могуществом гениев, возвеличившихся над серостью масс.
«Людям нужен кнут. Без диктатуры не будет государства!» – спокойно парировала она на фразы типа: «А знаешь ли ты, что Ленинскую библиотеку в Москве строили политические зеки?!!»
Ар-деко гипнотизировал ее своей силой и монументальностью, суровым величием и простотой форм. Каждый раз проезжая мимо дворца Шайо, возведенного к Всемирной выставке тридцать седьмого года, или посещая уникальные коллекции Музея современного искусства – дворца Токио, что расположен там же, в шестнадцатом округе Парижа, Пола всегда с благоговейным трепетом смотрела, останавливаясь, на мощь массивных колоннад, лестниц и каскадов фонтанов, представляющих собой истинность искусства.
Но ни дворец Шайо, ни дворец Тоикио не находились рядом с ее офисом. По глупой случайности именно самое нелюбимое здание изо дня в день маячило за ее окном, раздражая ажурными орнаментами стрельчатой башни, в фигурной паутине которой вместо изысканности и легкости Поле виделись лишь закаменевшие кружева, найденные случайно на раскопках разрушенной вулканом Помпеи и водруженные сюда как напоминание о смерти.
«Подумать только, – сочиняла историю Пола, — однажды сотканные чьей-то искусной рукой, полные жизни летящие узоры, попав под все уничтожающую на своем пути массу пепла, превратились в каменные изваяния, а какой-то безумец, надеясь обмануть время, дал им вторую жизнь, воссоздав в новом архитектурном течении, чтобы благодарные потомки преклонили голову, дивясь величию человеческого духа и творчества».
И все же в искусстве каждому нравится свое. Пола категорически не принимала пламенеющую готику, она не переставала об этом говорить, совершенно не обращая внимание на раздраженные замечания Жозефа по этому поводу.
– Пламенеющая готика – один из самых красивых стилей в архитектуре! Можешь ты это уяснить наконец! – возмущенно восклицал он всякий раз, слыша критику в адрес очередного здания, попавшего под словесный обстрел своей жены.
Но надо было очень хорошо знать Полу, чтобы понять, какие подлинные чувства испытывала она к тем вещам, которые фанатично отрицала, и была ли истина в том отторжении, которое так ярко заявлялось…
Погрустив пару минут о том, что ее офис не находится где-то рядом с площадью Трокадеро, тихо вздохнув, она отошла от окна. Отыскав на книжной полке среди множества изданий по экономике и праву свою любимую книгу «Хроника Трубадуров», Пола, ласково погладив затертую обложку, открыла наугад страницу под номером сто двадцать четыре и прочитала такие строки:
Ядовитой любовью терзается сердце
Я в безумном огне адской страстью сгораю
Даже если прогонишь, как лютого зверя.
Я вернусь, так и знай, без тебя умирая.
Можешь вслед проклинать
Иль судить, иль роптать
Но душа моя больше не в силах скитаться
Лучше было б вовек мне тебя не встречать
Да ведь разве судьбой нам дано выбирать?..
– Да ведь разве судьбой нам дано выбирать… – задумчиво прошептала Пола, уставившись на страницу.
Стихи и появление незнакомца странным образом воскресили призраки былого, а вместе с ними и стыд, давно подавленный, но вдруг возвратившийся смутным болезненным раздражением.
«Невероятно! Сколько раз я пыталась навязать свою любовь тому, кому она была совершенно не нужна! И все потому, что мне казалось, мои чувства, если они появились, обязательно должны быть взаимными».
Внезапно перед Полой приоткрылась дверь в прошлое и она увидела заплаканные, злые, не готовые смириться с поражением глаза! Свои глаза!
«Он не может меня не любить, потому что я безумно люблю Его!»
И вот уже на руках кровь – беспомощные попытки уходом из жизни решить нерешаемое.
– Твоя любовь страшна, невозможно сокрушительна. Она может уничтожить не только твоего любимого, но и твою душу! Я боюсь за тебя! – плакала мама, сидя у ее постели и прижимая к сердцу изуродованную шрамами руку.
«Но как можно бояться любви?! Как можно бежать от таких чувств, которые кроме нее никто никогда не сможет подарить ЕМУ!» – много лет подряд задавала Пола себе один и тот же вопрос после очередной трагической связи.
И вот сейчас совершенно чужой человек словно ввел ее в зазеркалье, показал подлинную картину реальности.
«Все те, кого я любила, бежали от меня в испуге, испытывая раздражение от бесцеремонного натиска безумца!» – пронеслось в голове. Потому что: «Насилие эротично лишь в той мере, в какой оно пробуждает желание, а не действует наперекор ему».*
Мгновенно ей стал понятен истинный смысл неприязни к влюбленному бедолаге! Враждебность крылась не столько в отрицании его мужских качеств, сколько в идентичности их с Полой характеров.
Навязчивое желание раскрыться объекту любви, доходящее до порока, необузданная болезненная жажда добиться взаимности во что бы то не стало, любыми действиями, пусть даже унижением самого себя, – вот, что делало их похожими, и как бы Пола не кричала в сердцах «Я была такой, но теперь все
по-другому!», гадкое чувство стыда, преследующее ее всю юность, червем
Эпштейн Михаил (р.1950г.) философ, культуролог, литературовед, эссеист, заслуженный профессор теории культуры и русской литературы университета Эмори (Атланта). Автор работ по эротологии и сексологии.
прокралось в сердце. Тут же вспомнились слова из одной книги, прочитанной лет пять назад: «Необузданная, ничем не управляемая любовь, страсть, с которой невозможно совладать, становится положительным фактором, лишь попадая в русло взаимных отношений. В противном случае одержимый любовью человек, не получивший взаимности, начинает вызывать у объекта своего вожделения сначала снисхождение или высокомерную нежность, а в итоге панический страх и полное отчуждение. Он становится опасным даже не из-за способности совершить жестокость во имя достижения своих целей, а просто как возмутитель спокойствия души другого. И этот момент является самым роковым в решающей битве любви и ненависти. Тот, кто любит, не может остановиться, тот, у кого сердце молчит, вынужден начать свой бег. Он бежит, спасаясь от стихии, всегда вызывающей страх своей разрушительной силой. »
Пола была именно той стихией, чья сила разрушения превышала десяти бальную шкалу. Просто она не могла остановиться и отступить! Наоборот, чувствуя, как отдаляется от нее химерное счастье, она еще яростнее начинала добиваться объекта своего желания, превращая чувство обоих в адскую карусель. Жажда доминирования толкала ее на немыслимые выходки, заставляя балансировать на гране фола.
«Убирайся прочь. Мне больше невыносимо видеть тебя!»
И тут же.
«Я не дам тебе уйти! Только попробуй!»
Мало кому удавалась выдержать постоянную психическую атаку своей неуравновешенной подружки, и, конечно же, парни сматывались, пятками сверкая, устав от проверок и конфликтов. И все же, правда Полы была в чувствах, которые одновременно угнетали ее и стимулировали к жизни.
«Моя любовь выше всех любовей на земле. Сильнее меня тебя никто никогда не полюбит», – писала девочка в одном из писем своему возлюбленному. И она ни врала ни на полслова, для нее других чувств не существовало!..
Так почему тогда страдания человека, так похожие на ее собственные, не вызывали жалости?! Ответ был прост. Своими действиями Доменик олицетворял все то, о чем вспоминать Поле совершенно не хотелось. И чем больше она обо всем этом думала, тем отвратительнее становился ей странный мужчина с глазами усталого затравленного зверя.